Максим Котов
БОЛЬНЫЕ СКАЗКИ
МАРАМОНЫЧ И ЗВЕЗДА
Дед Марамоныч пялился на зелёные звезды. Ядовитый цвет пустой пивной бутылки, через которую он таращился в небеса, превращал разноокрашенные звёздочки, звёзды и звездищи в тусклые болотные огоньки.
На довольно приличном расстоянии от новоявленного астронома была прилеплена в небе весьма симпатичная звездуха. Она разливала вокруг себя оригинальный (по её мнению) оранжевый свет и с презрением поглядывала на омерзительно зелёное лицо Деда Марамоныча. Ну откуда было знать глупой звездёнке, что на самом деле морда у Деда была вполне пристойного испито-красного цвета, а проклятая зелень проистекает из-за присутствия вышеупомянутой пивной бутылки.
Честно говоря, объяснить, какого чёрта Дед Марамоныч обозревал звездатый небосклон через столь своеобразный астрономический инструмент, мы не можем. В общем-то, это и не важно, тем паче, что сказка наша уже плавно катится в сторону развязки.
У Деда Марамоныча потекло из носа. Он привычно втянул сопли внутрь и для большей гигиены вытерся рукавом. И вся звездистость этой ночи открылась ему во всей своей многоцветастой красоте.
И надо ж так случиться, что именно в этот момент, когда личико старого ханыги не было прикрыто зеленью стекла, бедная и глупая оранжевая звездёнка бросила на Марамоныча свой взгляд...
"Ах, как я буду прекрасна рядом с этим неповторимым цветом!" - подумала она о краснорожем Деде и со всей дури (или со всей душой?..) ломанулась вниз.
Марамоныч смотрел на её полет, на оранжевые волны ее хвоста, рассекавшие чёрное небо, на восхитительно мягкие отблески звёзд, мимо которых она пролетала, на...
Ну, короче, на что мог - на то и пялился.
Она исчезла.
Раз и навсегда.
Марамоныч по-прежнему собирает по кустам бутылки и когда находит ядовито-зелёную - смотрит в небо. Не спеша разглядывает тусклые болотные огоньки, а потом упирается взглядом в пустой чёрный пятачок неба, где когда-то висела оранжевая звезда...
СУДЬБА КАРЛИКА
Дяденька Врач стоял у окна и глупо улыбался. И улыбался не просто так, а своим мыслям. Он был счастлив. Он только что облагодетельствовал человечество. Ну, может быть, не всё человечество, но какую-то его часть. Безмерно, по его мнению, несчастную.
Короче, он изобрёл таблетку. И не просто какую-нибудь там очередную фитюльку-таблеточку от приевшегося всем триппера, а совершенно конкретную Таблетищу!
Он ещё не решил, как её назвать, но уже получил конечный продукт в своей занюханной кухоньке, переиспорченной под не менее занюханную лабораторийку.
А смысл его Таблетищи в повальной помощи всем карликам, населяющим наш, в целом, подросший мир.
Примет, к примеру, карлик его Таблетищу и, глядишь, вырос!
И надо ж было так случиться, что когда Дяденька Врач глупо скалился в окно, мимо гордо топал Карлик Жора, проживавший в той же парадной, и которого Дяденька Врач довольно хорошо знал. И славный изобретатель решил осчастливить пока хотя бы одного отдельно взятого лиллипута...
Он заманил его к себе ("Давай, Жорка, по сто граммов махнём..."), налил обещанное, а в лимонад, которым карлик запивал водку, добавил Таблетищу.
Карлик Жора ушёл домой и лег спать. Всю ночь ему снились его бабы, которых, надо сказать, было у него бесчисленное количество...
А утром он проснулся и...
Не будем долго описывать его ощущения и переживания, скажем лишь, что превратился он в нормального человека.
Который вечером этого же дня повесился.
Ведь все его бабы, все его любовницы, давалки, возлюбленные и даже любимые молча указали ему пальцем на дверь, когда увидели, что их Карлик Жора превратился в обыкновенного, стандартного парня Жорку, живущего рядом...
МОЛИТВЫ СОРНЯКА
Сорняк был еще совсем маленьким, когда заботливые руки садовода-огородника поотрывали головы его маме и папе. Мальчонку Сорняка дедушка, половший грядку, не заметил, а потом по каким-то причинам и вовсе свалил со своей дачки, предоставив молодому Сорняку возможность спокойно расти и развиваться.
И он рос. Рос быстро. Набирал силу, высасывал соки земли и жадно лакал солнечные лучи.
Все это происходило на грядке, где были посажены всяческие цветочечки. И желтенькие, тебе пожалуйста, и красненькие-голубенькие-синенькие, и вообще любые. Нельзя сказать, что они плохо относились к грязно-зеленому Сорняку, хотя и хихикали про себя в ожидании дедушки и, как следствие, неминуемой смерти Сорняка.
А он вырос на редкость добрым, хотя силы было в нем поболе, чем у всех соседей.
И вот приехал дедушка. Был уже вечер, и прополкой он заниматься не стал. Покачал головой, глядя на уродство Сорняка, и ушёл в дом.
Когда солнце почти скрылось за убогостью окружающих дачных участков, один вечно развязный Георгин ласково обратился к Сорняку:
- Слышь, братан, а ведь тебя завтра грохнут. В натуре.
- Простите, - пробормотал Сорняк, - что сделают?..
- Башку тебе, блин, чётко скрутят, вот что.
И Георгин отвернулся поболтать с розочками.
"Наверно он хотел сказать, что меня завтра убьют", - вполне справедливо решил Сорняк. Помирать ему, честно говоря, не хотелось, и он не нашел ничего лучшего, кроме как молиться. Через какое-то время с небес раздался ленивый заспанный голос:
- Ну чё те, Сорняк, надо? Ну да, замочат тебя завтра, и чё? Готовься, слышь, попасть в царствие мое. Будь этим, как его, смиренным, и все будет в кайф. Усёк?
На этом небеса посчитали свою работу выполненной, и Сорняк больше ни слова не дождался.
А помирать хотелось все меньше. И он обратился к Сатане с просьбой о покупке его сорняцкой души. Через какое-то время из-под земли зазвучал этакий голосок явно голубой ориентации:
- Сорнячок! Ты, конечно, мужчинка хоть куда, но... не в моем вкусе. Мне бы Георгинчика, - мечтательно добавил Сатана и Сорняк понял, что остался с носом.
Чем всё закончилось? А ничем. Помер садовод-дедулька той ночью, и вся грядка, в результате, заросла сорняками.
КОРОЛЕВА
Она была королевой, а значит, не умела плакать. Она верила в себя, а значит, имела полное право не верить в равнодушных и затраханных бесконечными молитвами богов. И она не верила в них.
Путь королевы труден и опасен. Особенно, если никто из окружающих не знает, что она - Королева! Бряцающая подвесками Анна Австрийская тоже была королевой. Но у неё была хотя бы эта вечно пьяная четвёрка мушкетеров... А у нашей королевы не было никого. Впрочем, подвесок у неё тоже не было, и хотя бы с этой стороны её не поджидали всяческие ришельеобразные обломы.
Наша сказка началась с того, что описываемая нами королева не умела плакать. Вам трудно будет поверить, но она не плакала даже тогда, когда на последнюю мелочь покупала себе бутылку пива (с похмелья), и эта бутылка подло разбивалась, выпав из её королевских ручек. Может быть, глаза королевы и наполнялись слезами, но она не позволяла им течь по нежно голубым синякам на своём королевском личике... Чёрт возьми, она ведь была королевой!
И когда четвёрка бомжей насиловала её в обоссанной до приторности парадной, и когда четвёрка ментов делала с ней то же самое в пахнущей сапогами комнате милиции, и когда четвёрка врачей брезгливо осматривала ее измученное королевское тело, - она верила не в Бога-Душку и не в Бяку-Сатану...
Она не плакала...
Она была королевой!
Такой же, впрочем, королевой, как и Вы, уважаемая читательница, которую угораздило родиться именно здесь и именно сейчас...
ПРО ПОХОРОНЫ
Жили он долго и счастливо. И умерли в один день...
Вот с этого момента, собственно, и начинается наша сказка. А если быть совсем уж точным, то начинается она с похоронно-погребальных проблем, которые свалились на плечи их дочери.
Вы, наверное, и сами знаете, как это тяжело в наше время - хоронить кого-то. А теперь прикиньте, что все кладбищенско-регистрационные заморочки умножились ровненько в два раза...
Помершие в одночасье старики были людьми очень даже неплохими, а потому на свои похороны денег не заначивали, справедливо полагая, что они завсегда нужнее живым. Их дочь, в общем и целом, тоже была тёткой неплохой. Но бедной.
И вот после смерти отца и матери она кое-как пригладила вставшие дыбом волосы и отправилась по друзьям-знакомым выпрашивать в долг хоть какие-то деньги. Этих самых друзей-знакомых плохими назвать, опять же, нельзя, но...
Но денег они не дали. (Да не было у них денег, блин!)
Поплакала хорошая дочка, поплакала да и отказалась от тел своих родителей.
Короче, схоронили их как бомжей.
И в результате, в соответствии со всеми канонами всемозможных религий, превратились их души в призраков. Бродят теперь, бедные, пугают по ночам собственную дочь и собственных внуков. Причём, без всякой радости для себя лично...
Мораль: нет бы помирать по очереди, а?
СГОРЕВШАЯ
Она была оплодотворена огнём. Всю свою недолгую жизнь она была настолько в этом уверена, что скорее горела, чем тлела. Конечно, были и относительно тихие, "потухшие" времена, но всё же главным в её судьбе было горение...
Возраст плавно подползал к женскому бабьему лету, впереди ждали ещё годы и годы.
Она знала лишь одного мужчину. Именно он разжёг в ней истинный огонь страсти, и... он же убил ее.
Сначала она была брошена в грязь. Тяжелым сапогом её единственный и неповторимый ударил по огню, пылавшему в ней, и, разлетевшись на тысячи искр, этот огонь угас навсегда...
Усталый, сгорбленный мужичонка раздавил окурок в осенней слякоти и побрёл дальше. Её звали Папироса Беломорканал.
ПРО ГРЯЗЬ
То ли во время оно, то ли в другое какое не менее стрёмное время жил да был один унылый дядька с подозрительной кликухой: Денница.
В один далеко не прекрасный день случилось у него что-то типа похмелья, а может и вовсе какая-то подлая шизофрения одолела..."Не хочу, - говорит, - быть с такой вот кликухой, а хочу быть владычицей морскою... То есть, тьфу, не хочу и владычицей, а хочу, в натуре, чтобы вообще!"
По первости ему вежливо так отвечают, мол, ты б заткнулся, а? А он, зараза, бычит и оттопыривает скрюченные мизинцы.
Пришлось ответственным товарищам применить к болезному крайне серьёзные успокоительные средства: дали ему сперва аминазина, а потом в лоб.
Ну он, конечно, с катушек-то и слетел. И не просто с катушек, а даже и вовсе хряпнулся со всей дури в некое пространство, которое вышеупомянутые ответственные товарищи называли Землёй.
И такая вот любопытная штука произошла: то ли этот самый Денница аминазина перепил и блеванул, то ли малость описался во время полёта, но факт в том, что когда его слегка чешуйчатое тельце об Землю шваркнулось, был он мокрый, как банальный щенок в дождливую погоду. И вот когда эти его жидкости подозрительного происхождения с земной пылью смешались, получилась самая что ни на есть первая в истории мироздания грязь. И теперь хлюпает она, подлая, под нашими ногами повсеместно от Парижа до деревни Малая Душиловка, а мы, дурни, гадаем, откуда это она взялась...
ЛЮБОВЬ К ЭКЗОТИКЕ
Каждый из трёх братьев Козебякиных мечтал о жене-негритянке. Но старшему, Мафусаилу Козебякину, попадались одни только особи китайского типа, среднему, Парамону, доставались чувихи этакой балтийской наружности, а младший, Ванюшка, и вовсе был девственником...
Ихний папашка, Клаустрофобий Карлович, однажды сидел на толчке с замусоленным "Плейбоем" в судорожно сжатых ручонках. В экстазе дефекации он раскурочил все мало-мальски симпатичные картинки, и в журнальчике нетронутой осталась только фотка потасканной негритосихи.
Периодически гадя в вышеупомянутый унитаз, младшее поколение Козебякиных с вожделением пялилось на изображение жирноногой шоколадки. И постепенно пустоватые черепные коробки братцев заполнились мечтами о чёрной заднице. Оно бы всё и ничего, но в городе Затрахинске (где и проживали Козебякины) негровидные девочки отсутствовали напрочь. И вселенская тоска братишек по коричневому телу росла и приумножалась.
Но как-то прикатила в Затрахинск некая расфуфыренная делегация из Заединённых Штатиков. И на свою беду была в ентой делегации мамзель Мэри Дрист...
И однажды, грязно-дождливым вечером, в главном кабаке города Затрахинска под названием "Пупырышка" состоялась душещипательная встреча. Братья Козебякины дружно втрескались в эту Дрист, да и она была в лошадином восторге от трёх алкоголизированных богатырьков.
А теперича - развязка. Афроамериканское создание с поэтичной фамилией Дрист до ужасти мало было знакомо с великим русским напитком "ёрш". И гордо блевала Мэри на Мафусаила, Парамона и на девственника Ванюшку. И разлюбили они негритянок. А полюбили, наоборот, совсем белых. Во всяком случае, старшие братья, потому как Ванюшка с горя ушёл в монахи и не вернулся...
УКРАДЕННЫЕ ОВОЩИ
С точки зрения школьного курса банальной ботаники, Джимми Васька был морковкой. Ненавязчиво торчал он в земле, как когда-то торчал в песке небезызвестный Саид из фильма про белое солнце пустыни. Возможно он и доторчал бы до последовательного выкапывания-очищения-съедения, но случилась с ним одна запендря...
Некоторые во сне храпят, другие, например, скрипят зубьями или разговаривают, третьи и вовсе то ли писают, то ли поллюционируют. А Джимми Васька во сне улюлюкал. Громко, протяжно и как-то даже по бабьи, что ли... За это остальные овощи его недолюбливали и обзывали нехорошими словами. (Дядька Картофель, впрочем, всегда обзывал словами весьма приличными.)
И вот одной тёмной ночью происходит такая штука. Дрыхнущие овощи и фрукты привычно безмолвствуют под Джимми Васькино улюлюканье, дядька Картофель во сне ругается вполне литературными словами типа "пидор" и "отстойная жопа", а на огород подло залезает сосед с большим и вонючим мешком.
Мелодичное морковье "у-лю-лю" не могло напугать этого фраера, и проклятый расхититель чужой собственности нагло набивал свой бездонный мешок халявными, на его взгляд, продуктами.
Джимми Васька в числе прочих оказался выдернут из родной землицы и небрежно брошен в беспросветность...
На следующее утро пахнущие самогоном и навозом руки разложили на газетке Джимми Ваську сотоварищи и стали их продавать гуляющей общественности. В состав этой самой общественности по случаю входил и бывший хозяин стыренных редисок, морковок, укропа и незнамо как попавшей в их компанию календулы.
Джимми Ваську на газетке разморило. И через пару минут его знаменитое улюлюканье привлекло к себе внимание. Народ, не долго думая, надавал вору по сопатке, продукты, естественно, отобрал и Джимми Васька в лучах славы вернулся, что называется, в родную хату.
В награду хозяин сварил его в самом лучшем бульоне...
МАРАМОНЫЧ И ГРИНПИС
Летом Дед Марамоныч любил любить природку. Трудно сказать, отвечала ли природка взаимностью, да Марамоныча это и не особо напрягало.
Выбрал он как-то из своего бомжатского гардероба зелёные и даже с внутренней стороны не особо обкаканные шаровары, примотал изолентой новонайденные в помойке подошвы к штиблетам и отправился в лес.
Повод для похода был самый что ни на есть уважительный: почти не початая поллитра, о которой не знали добрые кореша Деда Марамоныча. Потому как ежели бы они узнали, фиг бы он махнул в лес...
Погодка в тот день шептала что-то очень гламурненькое: солнышко, цветочки-сифилёчки и прочая благодать. Расположился Марамоныч на лесной полянке, где травы было всё же поболе, чем пустых банок и бутылок. Крякнул, шлёпнул, крякнул ещё раз и радостно рыгнул. А перед следующим кряканьем посетила его вдохновенная мысль о необходимости немедленного облегчения своего тела посредством создания кальных масс на данной лесной поляне. Задумано - сделано. Но в один из самых пикантных моментов приобщения зелёного листа к тощей заднице в целях очищения последней, на поляну наглым образом вывалила старушка-грибница. Сощурив глазёнки на дряблое сокровище Марамоныча, она вяло ругнулась:
- Сруть, ироды, где ни попадя...
Дед Марамоныч засмущался, неловко попытался натянуть легендарные зелёные шаровары, оступился и плюхнулся прямо в созданный им самим продукт. Бабуля противно захихикала и заковыляла прочь от обнажённого и обиженного Марамоныча.
И только тогда до него медленно стало доходить: любить природку, конечно, здорово, но хорошо бы, чтоб и она, зараза, тебя полюбливала...
_________________________________________________
© 2007 М. Котов, Санкт-Петербург - Саратов - Балаково.